Вот дедушка узнает, что сюда едет Пелопс — сразу прежним станет! Это ж он от скуки — а какая скука, если война на носу! При мысли о войне мальчик криво усмехнулся. Он ни на миг не задумался, что война никому не нужна. Ни отцу с матерью, которая приходится Пелопсу дочерью, ни дяде Сфенелу, ни простым тиринфянам. Да и отважится ли Пелопс Проклятый бросить вызов Персею Убийце Горгоны? В Тартар доводы рассудка! Война была нужна ему, Амфитриону.
Ради дедушки.
Песню он услышал издалека. Амфитрион двинулся на звук, продираясь сквозь заросли мирта. С благоухающих ветвей сыпались капли, насквозь промочив хламиду. Казалось, он очутился в другом мире — вокруг царила ароматная зелень, ковер опавшей листвы упруго пружинил под ногами. Песня слышалась все ближе, уже можно было разобрать слова:
— …Принеси мне чашу, отрок, — осушу ее я разом!
Ты воды ковшей с десяток в чашу влей, пять — хмельной браги…[102]
Впереди замаячил просвет. Амфитрион ринулся туда, не разбирая дороги — и совершенно зря. Воспользовавшись его оплошностью, зловредный корень обвил сандалию, земля резво крутнулась, и, проломив кусты, мальчик кубарем выкатился на поляну.
Прямиком под ноги дедушке.
— И тогда, объятый Вакхом, Вакха я прославлю чинно,
Ведь пирушку мы наладим не по-скифски: не допустим
Мы ни гомона, ни криков…
На голову Амфитриону плеснуло липким. Щекотная влага потекла по лицу. Утершись, он в ужасе уставился на свою ладонь. Кровь? Дедушка ранен?! В ноздри ударил хмельной запах — отрезвляя, как ни странно.
Не кровь — вино.
— Радуйся…
— Вот так встреча! — Персей с сожалением изучал опустевший кубок. — Я же просил: в чашу! В чашу, а не из чаши, отрок ты буйный! Ладно, у меня еще осталось…
И направился к косматому меху, валявшемуся в трех шагах.
— Дедушка! К нам Пелопс едет!
— Отлично! — возликовал Персей. — Устроим пир!
И завершил хриплым басом:
— …но под звуки дивной песни
Отпивать из чаши будем!
— Дедушка! Да послушай же!
— Гости — к счастью. Гость благословен моим отцом…
Вино, надрывно булькая, полилось из меха — частью в кубок, частью на землю. Персея данное обстоятельство нисколько не расстроило. Не осталось в мире событий, способных испортить настроение Убийце Горгоны. Упади небо на землю, вторгнись в Арголиду рать беспощадных врагов — сын Златого Дождя и глазом не моргнет.
— Он не на пир едет! Он хочет Тиринф захватить!
— Ну да?
— И всю Арголиду!
— Кто?
— Пелопс!
— Думаешь?
Персей с сомнением прищурился. Качнулся, снова пролив вино; с трудом восстановил равновесие.
— Да! И папа так думает, и Сфенел…
— Надо же…
Дед припал к кубку.
— Не пей больше! Не надо! Пожалуйста!
Амфитрион чуть не плакал.
— Почему? — изумился Персей.
— Ты что, весь разум пропил?! Война будет! Ты ведь не отдашь ему Тиринф? Надо войско собирать, людей вооружать!
Почудилось: это он, Амфитрион, Имеющий-Два-Выхода — герой, умудренный годами — разговаривает с внуком-дурачком. Пытается втолковать, достучаться; а если понадобится — заменить внука собой, вытесняя глупую, не готовую сражаться душу…
— Какая там война! — махнул рукой Персей, далекий от земных забот. — Приедет Пелопс, мы с ним сядем, выпьем…
На лицо его набежала тень, творя чудо. Персей стал прежним угрюмцем, скорым на расправу. Тень дрожала, желая навсегда вернуть былой облик Убийце Горгоны — но век теней краток, и силы на исходе.
— Если, конечно, он успеет…
— Кто? Пелопс?
— Он! — дед лучезарно улыбнулся.
От этой улыбки, приветливой, как солнышко весной, мальчику захотелось бежать, куда глаза глядят, лишь бы не видеть дедушку таким.
— …И тогда, объятый Вакхом, Вакха я прославлю чинно…
— Пошли домой, — вздохнул Амфитрион. — Пошли, а? Простудишься…
Раньше ему бы и в голову не пришло, что можно безнаказанно перебить деда.
— Идем, — с пьяной легкостью согласился Персей.
Он подхватил с земли мех и взял внука за руку, чего раньше никогда не делал. «Надо по дороге еще раз…» — подумал мальчик. И понял: бесполезно. Хоть по дороге, хоть тысячу раз. Проще снести лбом тиринфскую цитадель, творение циклопов. Дед примирился с Косматым. Что ж, Косматый сейчас убивал деда, как всегда убивал друзей — ласково, не торопясь, к обоюдному удовольствию.
Оставалось одно-единственное средство.
Крайнее.
— Бабушку мою не видела?
Рабыня, бездельничавшая у входа в гинекей, дернулась, как от пинка. Разбудил он ее, что ли?
— Бабушка? Госпожа Андромеда… Она ушла.
— Куда?
— Я не знаю. Она не сказала.
Куда могла отправиться бабушка на ночь глядя? Если деда мальчик нашел с относительной легкостью, то где искать бабушку — даже не представлял. Рабыня говорила правду: кто она такая, чтобы Андромеда сообщала ей, куда идет?
— А кто знает?
— Кого там Керы принесли? — донесся из недр гинекея сварливый старческий голос. Выбираться наружу карга не собиралась.
— Это Амфитрион! — крикнула рабыня. — Госпожу спрашивает!
— Не ори, я не глухая. К морю госпожа пошла. Она теперь часто к морю ходит. Только-только вышла. Ты беги, малыш. Ноги молодые, догонишь…
— Спасибо!
К морю дорога одна. Если бабушка только что вышла — он ее обязательно догонит!
— К-куда?! — гаркнул в спину караульщик.
— Надо!
И Амфитрион вихрем пронесся через ворота.
Вечерело. Меж холмами копились смутные тени. Отбежав на полсотни шагов, мальчик остановился перевести дух. Поглядел на дорогу: вроде никого. Зрение в сумерках подводит? На всякий случай он протер глаза; сощурился, глянул из-под ладони, хотя солнца, способного ослепить, не было и в помине.
Дорога пустовала.
Наврала карга! Или напутала. Бабушка ушла давным-давно, а для старой дуры все, что не год назад — «только что». Хорошо еще, если бабушка и впрямь к морю направилась. Иначе ищи ее… По уму, следовало обождать до утра. Или хотя бы задуматься: с чего бы Андромеде — одной, без подобающей свиты — тащиться на берег… Нашлась причина? Значит, вряд ли бабушка, взыскующая одиночества, будет рада свидетелю — хоть внуку, хоть кому. Но деятельная натура Амфитриона требовала: немедленно! Сейчас же! Знал мальчик за собой такое: спать не будет, изведется весь, пока не проверит все возможные способы на излом.
